В январе 1995 г. группа разведки спецназа ВДВ, уходя от преследования чеченских сепаратистов, укрылась в полуразрушенном здании Госуниверситета Чечни. Здесь же спецназовцы обнаружили бойцов нашей пехоты – это были пацаны «срочники» с капитаном во главе. Объединившись, наши ребята заняли круговую оборону и вступили в тяжёлый бой. Огонь и натиск «духов» нарастали. Через сутки стало понятно: подмоги не будет. Патроны заканчивались, и всё сильнее стало охватывать чувство обречённости, неминуемой страшной развязки.
Лейтенант разведки снайпер Кравченко вспоминает: «И вот тогда я, наверное, впервые в жизни так явно, напрямую, взмолился к Богу: “Господи, сделай так, чтобы мы сумели вырваться живыми из этого ада! Если останусь жив – построю Тебе храм!” Тут же пришла мысль: надо решаться на прорыв, и как можно скорее. Мы, офицеры, хорошо понимали, что эта отчаянная попытка вырваться безнадёжна и, по сути, безумна, тем более с такими “вояками-срочниками”, совсем ещё детьми. Максимум, на что мы надеялись, – так это на то, что, может, хоть кому-то удастся прорваться и остаться в живых. Все приготовились к этому броску в вечность. Вокруг нас враг непрестанно голосил свои заклинания: “Аллах акбар!”, давя на психику и пытаясь парализовать волю. И мы тут как-то разом решили, что будем кричать наше русское: “Христос Воскресе!” Это было странное, подсказанное извне решение. Не секрет, что во всех крайних, предельных ситуациях войны мы обычно орали диким, яростным матом. А тут вдруг совсем противоположное – святое: “Христос Воскресе!” И эти удивительные слова, едва мы их произнесли, неожиданно лишили нас страха. Мы вдруг почувствовали такую внутреннюю силу, такую свободу, что все сомнения улетучились. С этими словами, закричав, что есть мочи, мы бросились в прорыв, и началась страшная рукопашная схватка. Выстрелов не было. Лишь звуки страшных ударов и хруст, боевые выкрики, брызги крови, предсмертные хрипы и стоны заколотых “духов”. В результате мы все прорвались. Все до единого! Да, мы все были ранены, многие серьёзно, кое-кто и тяжело. Но все были живы. Все потом попали в госпитали, но все и поправились. И я точно знаю, что если бы пошли на прорыв с нашим традиционным матерным криком – не прорвались бы, все бы там полегли. Я стал священником и сейчас строю храм, работаю там же в войсках. И теперь хорошо понимаю, что от слова, наполненного силой Божией, больше врагов поляжет, чем от пули снайперской. И ещё, что самое главное: словом Божиим я теперь больше людей спасти могу…»