Отца Михаила Воробьёва пригласили к умирающей старушке исповедовать и причастить. Подходя уже к дому, сопровождавшая женщина как-то замялась и робко сказала: «Батюшка, она ведь у нас всю жизнь была безбожница, ругала церковь, а попов на дух не переносила». – «Может быть, лучше вернуться, – робко спросил священник, – не будет ведь никакой пользы от этого формального причащения … один грех». – «Нет, нет, батюшка, – заторопилась родственница, – она сама просила привести священника, она ещё в здравом рассудке, и память сохранилась, вот возраст только – далеко за восемьдесят. И хоть в церковь она никогда не ходила, но всегда передавала записку за упокой, правда, с одним только именем, так что, пожалуйста, пойдёмте».
Пришли. Екатерина Михайловна оказалась известным в городе санитарным врачом. Поздоровавшись, престарелая безбожница попросила прочесть молитвы из чинопоследования исповеди, чем немало удивила батюшку. Священник попросил оставить их наедине, однако, старушка пожелала исповедоваться прилюдно. Это в нарушение таинства, но старые люди бывают, своенравны, склероз делает своё дело, и священник не стал противоречить умирающей.
Она начала: «Я была иподьяконом у Вольского епископа Георгия». Иподьяконом может быть только мужчина, поэтому священник подумал, что у старушки «поехала крыша». Старуха, как бы прочитав его мысли, продолжала: «Не считайте меня безумной. Я действительно была иподьяконом у епископа Георгия Садковского в 1933 – 1936 годах, когда он служил в Вольске». После революции епископ Георгий подвергался многократным арестам, несколько раз сидел в тюрьмах и лагерях в Соловках и Котласе. Здоровье его было подорвано, и в Вольск он приехал совершенно больным.
Старуха рассказала, что тогда двенадцатилетней девочкой она любила ходить в церковь: «Я ходила зимой в шапке-ушанке и была очень похожа на мальчика. Прихожане заставляли снимать шапку и, когда видели мою стриженую голову, говорили: ты же мальчик, тебе нельзя заходить в церковь в шапке. Настоящих мальчиков на приходе не было. Для совершения архиерейской службы, необходимо найти хотя бы четырёх иподьяконов-мальчиков. Но здесь, из знатоков службы, были только два старика и монахиня. Четвёртым иподьяконом владыка назначил меня. Я заходила в алтарь, выносила свечу, стояла с посохом, помогала облачать архиерея. Владыка меня очень любил, старался угостить, чем мог в эти голодные годы. Прислуживать владыке, быть в церкви для меня было всегда большой радостью».
Неожиданно владыку арестовали. Горе девочки было непереносимым. Она плакала, не переставая, несколько дней. Залезала повыше на дерево перед зданием городского отдела НКВД, чтобы за забором увидеть иногда выводимого из камеры владыку. Старушка продолжала: «Потом владыку увезли в Саратов. От монахинь я узнала, что детская молитва быстрее доходит к Богу. Я молилась изо всех сил днём и ночью. Но через месяц пришла весть, что владыка Георгий был расстрелян. «И тогда, – старушка заплакала, – я потеряла веру. Я поняла, что Бога, Который не услышал или не захотел ответить на молитву ребёнка, просто нет. И всю жизнь я прожила без веры. Пустота, которая образовалась в моей душе, стала не просто отрицанием существования Бога, она наполнилась обидой на этого «несуществующего» Бога, обидой на Церковь, на священнослужителей, которые из глупости или корысти обманывают людей. Недавно из газеты я узнала, что молитва моя, оказывается, дошла до Бога, и владыка Георгий не был расстрелян. Расстрел тогда был неожиданно заменён на десятилетнее заключение. Если бы я знала это тогда… Я поехала бы за ним туда, где он был в лагере, в ссылке. Я жила бы подле него, стирала бы его одежду, добывала бы еду. Моя жизнь была бы совсем другой. И это главный грех моей жизни, в котором я раскаиваюсь перед смертью. Простите, батюшка!»
Екатерина Михайловна Иванцова умерла к вечеру. Как удивительно складываются людские судьбы, как милостив Господь, возвращающий к Себе не по своей воле заблудшие души.